О МОЕЙ СОБАКЕ

Это неважно, что Вы - собака.
Важно то, что Вы человек.
Вы не любите сцены, не носите фрака,
Мы как будто различны, а друзья навек.

Вы женщин не любите - а я обожаю.
Вы любите запахи - а я нет.
Я ненужные песни упрямо слагаю,
А Вы уверены, что я настоящий поэт.

И когда я домой прихожу на рассвете,
Иногда пьяный, или грустный, иль злой.
Вы меня встречаете нежно-приветливо,
А хвост Ваш как сердце - дает перебой.

Улыбаетесь Вы - как сама Джиоконда,
И если бы было собачье кино,
Вы были б "ведеттой", "звездой синемонда"
И Вы б Грету Гарбо забили давно.

Только в эту мечту мы утратили веру,
Нужны деньги и деньги, кроме побед,
И я не могу Вам сделать карьеру.
Не могу. Понимаете? Средств нет.

Вот так и живем мы. Бедно, но гордо.
А главное - держим высоко всегда
Я свою голову, а Вы свою морду, -
Вы, конено, безгрешны, ну а я без стыда.

И хотя Вам порой приходилось кусаться,
Побеждая врагов и "врагинь" гоня,
Все же я, к сожалению, должен сознаться -
Вы намного честней и благородней меня.

И когда мы устанем бежать за веком
И уйдем от жизни в другие края,
Все поймут: это ты была человеком,
А собакой был я.
1934, Париж - Нью-Йорк

Ну, например: залезть на стол –
Там вкусного ни мало,
И скушать это, а потом
Нырнуть под одеяло!

А можно просто помечтать
О самом сокровенном –
Душе ведь хочется летать…
Но в кресле, непременно!

Добавлено (03.09.2007, 09:27)
---------------------------------------------
Ну его – хозяина…
Почему нельзя ему
Спать на свежем воздухе
Летом и зимой?
Ощущенье чудное,
И необычайное!
А в лесу –тем более:
Тишина… Покой…
(С. Костомаров)

А он окна на зиму
Конопатит истово.
Это безобразие
В жизни не пойму!
Всё же человек, увы,
Существо капризное –
От всего он прячется,
Всё не так ему!

1. ЛЮБОВЬ.
Что необходимо человеку на протяжении всей жизни? Конечно любовь. Мечта - всегда живущая рядом с болью. Любить и быть любимой. Я хочу, что бы меня любили не такой, какой представляют меня окружающие, а такой кем Я являюсь на самом деле.
Не тебе ли знать кто ты? А будут ли тебя такой любить? Надо обязательно соответствовать образу, или роли, красивой или богатой, умной или особенной. Надо обязательно БЫТЬ. И только животное точно знает кто ты, и кто ты ЕСТЬ. И любит тебя за то, что ты есть. Не многим ты нужен, не многие тебе радуются. Всегда от тебя ждут исполнения, чьих то желаний или новой роли, лучше комичной. Но всегда твоя собака будет счастливой всего лишь от факта твоего существования . Только собака всегда готова видеть твоё предательство, твои слезы, твоё горе, твою боль, ложь, принять жестокость к себе самой и другим, и никогда НЕ РАЗЛЮБИТЬ тебя такой , какая ты есть на самом деле.
Может быть, из-за одиночества и желания любви, счастья человек стремится иметь собаку?
К огромному сожалению, исходя из моего опыта, профессиональная кинология, профессиональное разведение и любовь к животным не всегда совместимы. Люди, попадающие в водоворот собаководства, не всегда имеют цель, чаще всего они не видят и пути, по которому необходимо будет пройти.

2. ПУТЬ.
Для чего все это? Не многие могут ЧЕСТНО ответить на вопрос о целях. Идеал в стандарте , а для кого то просто деньги ?
В разведении, а чаще всего люди пытаются обозвать себя именно разведенцами, важно увидеть себя со стороны и не влипнуть в грязь. А она везде. В отношениях с коллегами по породе, на выставках, на собраниях клуба
Если есть ЦЕЛЬ , то можно пройти мимо унижений, оскорблений, лжи, откровенной зависти и ненависти.
Но есть ли цель?
Есть много людей, которые посещают выставки в контексте своей кинологической работы. На их лицах весьма редко можно увидеть искреннюю радость. Счастье есть, но не долгое. Вероятнее всего можно предположить , что негативные эмоции которые получают собаководы и есть оборотная сторона медали в кинологии. Кому то дано оставить свой след в породе , кому то нет. По большому счету это все пустое. Большие достижения в профессиональном разведении собак дорогого стоят. Не только нервов, денег, здоровья, но и моральных сил. Не всем даны силы и мужество пройти своей дорогой и не оказаться совсем на другом пути, совсем у другой цели.

3. ВСЕ ПЛОХИЕ.
Крайне редко возможно услышать от коллег по цеху что-то позитивное про других разведенцев в своей породе. Амбиции, жадность к победам, отсутствие видения реальности, приводят людей к хроническому , кинологическому стрессу. Как возможно всегда быть правой, как возможно не ошибиться, как возможно заниматься разведением породы, видя вокруг только то, что у всех все плохо и как то не по твоему ? Вероятно это вечная проблема творческих и не очень творческих людей. А истинное разведение это, безусловно, творчество, основанное на многолетнем опыте и результате его. Легче всего критиковать, легче не замечать и не уважать желания других людей пытающихся тоже что-то создать. Помощь, поддержка, - не жди никогда. Всегда ты получишь удар в спину. Боль.

4. УЧИТЕЛЯ.
Интеллигентный кинолог или разведенец. Похоже на то, что это прекрасная мечта или воспоминание о чем-то не из этой жизни. Тоска, по вымирающей породе интеллигентных людей, готовых передать свое умение воспринимать жизнь как-то иначе. Тоска по умению жить и работать с радостью в душе для истинного наслаждения самореализации. Слава богу, такие люди есть. Быть может они не хотят быть на виду и берегут свою жизнь от пустого? Но, у кого же учиться начинающим собаководам? На кинологических курсах уже не научат правильной русской речи, этики в экспертизе, не научат опрятности, не научат философии утонченного восприятия прекрасного, не научат не причинять боль человеку истово любящего своего истинного друга - собаку. На кого равняться, кому подражать? А посему кинологическая система формирует определенную породу людей – собачники! А главный ужас,- они размножаются…… .

5. КРАСОТА.
Если твоя любовь к собаке истинна, то какая тебе разница какой у неё хвост, форма головы или ноги? Посмотри в зеркало на себя ….. . Ты совершенна?
Она не понимает, почему её выбрали последней из помета. Она не понимает, что она НЕ КРАСИВА. Осталась последней , всех выбрали , а её нет. Но она, тоже достойна любви, потому что не умеет врать, предавать и умеет любить. Больше всего она хочет того же , что и ты, - любви.
Разведение, это всегда много боли. Рождаются щенки, и не все они одинаково хороши для выставок. А бывают совсем не красивые, и их долго не покупают. Все же хотят Чемпионов. Устраивать судьбу «гадких утят» весьма нелегко. И всегда много душевной боли.
Так о любви. Помнишь о ......... ?
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК ХОЧЕТ, ЧТО БЫ ЕГО ЛЮБИЛИ ТАКИМ КАКОЙ ОН ЕСТЬ? И ПОЧЕМУ В ПРОФФЕСИОНАЛЬНОМ РАЗВЕДЕНИИ очень, чаще всего ЛЮБЯТ ЧЕМПИОНОВ? Это не правда?
Я соглашусь, что формы любви к животным различны, но я всегда против нравственной проституции, душевной патологии и не здоровых амбиций в собаководстве.
Я не знаю, чему научить собаковода. Надо ли? О разведении знают без исключения всё .
Или думают, что знают. Про выставки написано тоже много, хочешь ходи, не хочешь, не ходи. Политика тоже есть везде, не хочешь, будь вне её. Привить желания читать и учиться в среднем возрасте уже сложно. Кинологической литературы много, - выбирай!
Нельзя научить иметь совесть, невозможно научить любить. Но для того , что бы понять жизнь четвероногого друга в играх под названием разведение, - попытайся ,влезь в его «шкуру» и остаться счастливой.

Пусть крутят пальцем у виска,
Качают головой слегка,
Мол, - Крышу почините - протекает!
Мне объясняться не досуг,
Что этот пёс - мой лучший друг,
В людской среде альтернативы не бывает.

Собаки знают о любви
Побольше нас, друзья мои,
Они не понимают ханжества и мести.
Они не лгут, не предают,
А надо -жизни отдают, -
У них в чести собачий кодекс чести.

В клыках и силе интерес.
Смеюсь над тем, кто превознес
Умильное «сю-сю», «Они как дети!»
Мой пёс соплей не признаёт,
Он ни на шаг не отстаёт,
Он приручил меня! Он за меня в ответе!

Собаки у моих друзей
И всё «Не так, как у людей»
Я с ними в воду и в огонь, по трём причинам:
Они друзей не продают,
А подлецам в лицо плюют,
И откровенно руки жмут мужчинам.

Мне не занять высокий пост,
Не светит здесь карьерный рост,
Не накопить несметного богатства…
«Собачник» слова не стыжусь.
Я даже, знаете ль, горжусь
Своим присутствием в таком собачьем братстве.

Опять косые взгляды вслед,
И крики дам: «Управы нет!
Вот развелись, придурки и маньяки!»
Я улыбаюсь, не сержусь,
Я крепко-накрепко держусь
За поводок моей «родной» собаки.

Удел предателей - презренье,
Им вновь доверья не добыть.
В ответ на трусость - отвращенье,
Ударов в спину - не забыть.

Сама же жизнь свою отдаст,
За каплю ласки и любви.
Кому поверит, не предаст,
А жизнь отдать - лишь позови.

Кто тычет палкой бедную собаку,
Бредущую по улице одну.
И кто готов бросаться сразу в драку,
Собачника увидев за версту.

Где им понять, как сердце замирает,
Как на душе становится тепло,
Когда твой верный пес тебя встречает,
Хозяина увидев сквозь окно!

Скулит от счастья, лапы поднимает,
Прохладным носом тычется в пальто,
И полной грудью запах твой вдыхает-
Скажите, кто вернее будет, кто!?

Они, наверное, даны нам свыше,
Лохматые вместилища любви.
Друг друга мы порой, увы, не слышим,
Нас лучше, чище делают они!

Старушка тихая выходит из парадной,
В руках несет завязанный кулек.
Ей легче на душе, когда поесь с отрадой
Бежит к подъезду брошенный щенок.

А есть такие, кто еще подсыпет
К котлетам яду щедрою рукой,
И горя человеческого выпить
Торопится за пёсий упокой!

Не дай нам, бог, с такими повстречаться,
Не дай нам, бог, с такими встать в ряды,
Не дай им, бог, хорошими казаться,
Собаку от таких убереги..........

Будешь дядькой кутёнку, пока подрастёт?» —
«Мур-мур-мяу!» — согласно ответствовал кот.
И тотчас озадачился множеством дел —
Обогрел, и утешил, и песенку спел.

А потом о науках пошёл разговор:
Как из блюдечка пить, как проситься во двор,
Как гонять петуха и сварливых гусей...
Время быстро бежало для новых друзей.

За весною весна, за метелью метель...
Вместо плаксы щенка стал красавец кобель.
И, всему отведя в этой жизни черёд,
Под садовым кустом упокоился кот.

Долго гладил Хозяин притихшего пса...
А потом произнёс, поглядев в небеса:
«Все мы смертны, лохматый... Но знай, что душа
Очень скоро в другого войдёт малыша!»

Пёс послушал, как будто понять его мог,
И... под вечер котёнка домой приволок.
Тоже — серого! С белым пятном на груди!..
Дескать, строго, Хозяин, меня не суди!

Видишь, маленький плачет? Налей молока!
Я же котику дядькой побуду пока...

Если жизнь покатилась к дурной полосе
На закате особенно чёрного дня
Я скажу "ну и что? А подите вы все!
Лишь бы дома, как прежде, любили меня!"

Если дома хоть кто-то мне искренне рад,
Если с визгом навстречу бросается пёс,
Это будет награда превыше наград,
Что бы прожитый день на хвосте не принёс.

Если кошка, мурлыча, прижмется к душе,
Этот теплый комок - оборона от бед,
И Вселенная сразу начнет хорошеть,
И расстает, исчезнет недоброго след.

Ну а если чей дом - это просто ночлег,
Не согретый биением верных сердец,
Беззащитен на свете такой человек,
Кто не сеет добра - тот ему и не жнец!

Ох, волнуется же мама,
Что такое - не пойму!?
Так, наверно, новобранцев
Провожают на войну...

Дали слопать полтеленка,
Сшили новый сарафан.
Эх, поспать бы, поваляться.
Брюхо словно барабан.

А меня весь вечер моют,
Весь шампунь перевели.
Не иначе - на смотрины...
На машине повезли!?...

Шум и гам, собак три сотни,
Тесно, нечем подышать.
Уговаривает мама:
Сони, надо подождать!

Вон и Бонька подвывает -
Повязали по рукам.
Не пускают. Что за люди?
Пообщаться надо нам.

Вот стоит чужая тетя,
Зубы ищет, смотрит в рот.
Эх! Не нравится мне это.
Спрячусь. Может не найдет?

А эксперт не отпускает,
Уши, ноги покажи.
Что за просьбы: пробегите,
Хвостиком пошевели?

Уф! Ну, вроде отпустили,
Даже вывели гулять.
Фу, ты! Снова потащили.
Что еще им показать!?

Все шумят, галдят, целуют,
Лапу норовят пожать.
Видно все же победила,
Аж медаль хотели дать!

Надоели все до жути!
Мне домой бы добежать,
Раскопать сугроб последний,
Полсардельки дожевать.

Поваляться бы в постели,
Попу в лужу обмакнуть,
Слопать мамины запасы,
Со двора бы умыкнуть.

Мама только что-то тянет,
Не торопится домой,
То погладит, то целует...
Все таскает за собой.

Эх! Не зря здесь проторчали!
Оценили - хоть куда.
Чемпионкою я стала.
Аж России - вот те на!...

Это был большой сильный пес, метис немецкой и кавказской овчарки. Я познакомилась с ним, зайдя к однокурснице перед экзаменом. Уходя, Наталья нагнулась к лежащей под столом собаке и негромко сказала: "Дай, Джим, на счастье лапу мне...". И пес положил на ее протянутую ладонь свою тяжелую мохнатую лапу. - Я всегда прошу у него счастья, удачи, - объяснила Наталья. - Когда иду на экзамен или на свиданье. Или просто, когда мне грустно и плохо... Папа тоже так делал. Эта фраза звучит, конечно, уже до неприличия избито, но для нас это не пустые слова, мы действительно нашли Джима на счастье...

--------------------------------------------------------------------------------

Весь день было пасмурно, а к вечеру подул резкий промозглый ноябрьский ветер, в порывах которого семилетней Наташке вдруг послышался чей-то страшный, но в то же время жалобный вой.

- Ты слишком много фантазируешь, - прервала ее мать.

- Это ты виновата, что ребенку мерещатся всякие ужасы, - заворчала бабушка. - Ты пугаешь ее по вечерам вурдалаками...

И обычный семейный спор был уже готов разгореться, но отец поднял руку, призывая женщин к молчанию, и сквозь шелест кружащихся по двору старых газет и громыхания железа на крыше все явственно услышали протяжный вой, от которого побежали по спине мурашки и сжалось сердце.

- Прямо собака Баскервилей, - прошептала мама.

- Больше похоже на отчаявшегося, но победившего зверя из романов Джека Лондона, - возразил отец.

Наташке же, широко открывшей глаза от страха и любопытства, представлялись ужасные "вовкулаки".

Вой продолжался до поздней ночи и стих только часам к трем.

Наутро, в обычной суете, все как-то забыли о вчерашнем призраке и навеянных им тревожных снах. К тому же ветер успокоился, и на улице было тихо и тоскливо, на грязный асфальт не то падал, не то капал мокрый липкий снег. Около полудня мама пошла выкинуть мусор. Она опрокинула ведро в контейнер, повернулась и остолбенела: среди рваных пальто и дырявых сапог на грязном мокром матрасе лежало нечто, что можно было назвать только чудовищем, но каким жалким чудовищем! Большая, совершенно голая собака с рыжеватой кожей, обтягивающей голые, совсем без мяса, кости. Почти труп, холодный, мокрый, не двигавшийся под снегом и дождем, и только на морде оставалось немного шерсти, да тускло мерцали живые страдающие глаза.

"Так вот кто вчера так напугал нас; вот кто так тосковал, так умолял кого-то о помощи и кому-то угрожал..."

Пятясь и говоря что-то ласковое, мама вернулась в дом, рассказала об увиденном бабушке...

...от помойки до парадной пес шел, поддерживаемый мамой и бабушкой с двух сторон, шатаясь, заваливаясь, как раненый. Подъем же на третий этаж занял чуть не сорок минут. Собака не могла даже самостоятельно переставлять лапы. И мама подтягивала пса наверх, а бабушка, идя сзади, переставляла по ступенькам его задние лапы. Через каждые три-четыре ступени приходилось останавливаться, чтобы пес отдышался, тяжело привалившись к стене. Когда наконец все трое оказались в квартире, собака была уложена на подстилку, мама наклонилась над ним сказать что-нибудь ободряющее и успокаивающее. И тут пес, обессиленный "путешествием", пес, который только что не мог даже шевельнуться, приподнял переднюю лапу и положил ее на протянутую мамину ладонь.

- Джим! - невольно вырвалось у нее. Она осторожно опустила большую худую лапу на подстилку и, вытирая слезы, стала обмывать пса теплой водой, наполнять грелки и варить жиденькую овсянку.

К вечеру Джим отоспался и немного поел, а через некоторое время у него заболел живот. Пес жалобно поскуливал, и было видно, как под кожей шевелятся кишки. Джим, почти не приподнимаясь на лапах, пополз к входной двери. Мама, поняв, что он хочет в туалет, и видимо приучен к улице, приготовилась к новому трудному путешествию. Когда Джим добрел до вытоптанного газона с одиноким старым тополем и присел, к маме подошла возвращавшаяся с работы соседка. Она несколько мгновений молча смотрела на собаку и потом равнодушно сказала: "Вы его сейчас оставьте и идите домой. Он все равно не приживется. Этого пса уже несколько раз подбирали, потом выводили вот так же, "погулять", и он уходил, не шел обратно в дом. Ему только погреться и поесть, а больше ему не надо ничего", - и ушла. "Не может быть! После того как он дал мне лапу, после этого взгляда, такого теплого и осмысленного!" Но в душе шевельнулось-таки подозрение, вспыхнула обида. И мама медленно повернулась и пошла к парадной. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как Джим заскулил, и послышались тяжелые шаркающие шаги. Мама обернулась и увидела ковыляющего к ней пса, не перестававшего тоненько поскуливать. Она покраснела за то, что могла повернуться спиной к этому несчастному псу, так горячо благодарившему ее всего несколько часов назад. Она улыбнулась собаке, погладила его, почувствовала на ладони шершавый язык, и оба начали трудный обратный путь с одного грязного двора в теплую уютную квартиру.

- Что это? - отец указал на лежащее в кухне существо, отдаленно напоминавшее собаку.

- Это Джим. Это он вчера так ужасно выл.

- Уже и имя успели дать, - усмехнулся папа. - Ну, что ж, пусть живет. Только завтра его нужно в ветеринарку отвезти.

И вот на следующее утро отец на руках отнес Джима в машину и повез к врачу. Собака вела себя спокойно, не нервничала, позволяла осматривать. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что это еще совсем молодой кобель, около года, и что он совершенно здоров, если не считать острой дистрофии и сильнейшего стресса, в результате которого он и потерял почти всю шерсть.

Первую неделю, пока пес был слишком слаб, отец на руках выносил его во двор, много разговаривал с ним и рассказывал о собаках Наташке, которая могла часами сидеть возле Джима, но пес оставался к отцу и дочери почти совершенно равнодушным. Наташку даже и вовсе как будто не замечал. Всю свою бесконечную собачью любовь он отдавал маме. Только ей он давал лапу, только ей лизал руки, только ей утыкался мордой в колени.

Недели через полторы Джим начал поправляться, вставать, и мог уже сам спускаться и подниматься по лестнице. Его уже не надо было носить на руках, и мама впервые надела на него новый ошейник, пристегнула поводок, и они, оба гордые и счастливые, вышли во двор. Но первая прогулка неожиданно омрачилась. Мимо проходила какая-то толстая тетка, нагруженная сетками и пакетами. Увидев Джима, вид которого еще действительно вызывал жалось, она остановилась, критически осмотрела маму и вдруг громко, на весь двор заголосила: "Ой, срам-то какой! Сама рожу отъела, а собаку голодом морит! Кожа да кости, смотреть страшно! Даже шерсти-то не осталось". Мама отлично понимала, что эти вопли нелепы, что ей не в чем себя упрекнуть, но все-таки стало до слез обидно, и она тихо всхлипнула. Джим подошел к ней, встал у ног и неодобрительно смотрел вслед толстой тетке.

С тех пор с Джимом ходил гулять отец. Пес слушался его, но по-прежнему не проявлял никаких особенно теплых чувств. Маленькая Наташка, часто ходившая с ними на прогулки, тоже оставалась для пса чем-то вроде ходячего предмета интерьера, с которым нужно было быть очень острожным. Когда девочка ласково брала его за морду и пыталась заглянуть в грустные, так и не выплеснувшие боли и страдания глаза, он упорно отворачивал голову и старался стряхнуть с ушей или брылей маленькие горячие ручонки.

Февраль выдался холодным и ветреным. Джиму, который к этому времени совсем оброс, было не холодно, но отец на прогулках поднимал воротник пальто, поеживался и притопывал. К середине февраля бабушка заболела и попала в больницу. Мама работала, и Джима приходилось на целый день оставлять одного. Он загрустил, стал хуже есть. Кто-то из знакомых сказал, что для собаки, еще совсем недавно пережившей такой сильный стресс и так привязанной к людям, очень тяжело это одиночество; что оставаясь утром один, пес не уверен, что вечером хозяева вернутся; что все это в конце концов может очень плохо кончиться, и лучше отдать собаку куда-нибудь, где она сможет больше быть с человеком. А еще лучше, чтобы пес был чем-нибудь занят. Это всегда идет на пользу.

Никто и думать не хотел о том, чтобы отдать Джима, да и представить, что ему будет лучше от того, что он еще раз поменяет хозяев, было сложно. Но бабушка все не поправлялась, работы было все так же много, и даже Наташка до вечера оставалась на продленке. И Джим худел, тосковал и перестал бегать на прогулках, только понуро трусил рядом с отцом. Слова знакомого все чаще вспоминались, и мама решилась. В деревушке под Ленинградом нашли пожилую учительницу, которая вела в сельской школе всего один-два урока в день, а все остальное время проводила дома. К тому же, собака могла весь день бегать по участку и "работать" - охранять, лаять,- это предполагало, что и в отсутствие хозяйки пес скучать не будет.

День выдался тихий и ясный. Упаковав в рюкзак Джимиковы миски, крупы, мясо и любимые игрушки и заведя ревущую Наташку к соседке, мать с отцом взяли Джима и в грустном молчании поехали на Витебский вокзал. Пес нервничал, поскуливал, заискивающе смотрел в глаза, и по маминым брюкам то и дело царапали когти бессильно сползающей с колена тяжелой лапы.

Изба оказалась тесной и грязной, а учительница - старухой в засаленном халате. Мама растерянно оглядывалась, отец сосредоточенно разгружал рюкзак и пытался втолковать сюсюкавшейся с собакой старухе, как пес привык есть, и что ни в коем случае нельзя давать мясо после каши, а только наоборот. Джим пятился. Прижимался к маминым ногам. Все это походило на какой-то кошмарный сон или эпизод из романов Достоевского. Мама отступила к стене и обо что-то задела ногой. Это была старая, проржавелая миска, в которой в мутной воде плавали хлебные корки. Старуха оглянулась на шум заскрежетавшей по полу лоханки и на вопросительный мамин взгляд сказала:

- Это я собачке приготовила.

- Но ведь он же не свинья... - только и смогла ответить мама.

Объяснять что бы то ни было о правильном кормлении собаки было явно бесполезно.

Кое-как договорившись о том, что хотя бы зимой и в плохую погоду собака будет жить в доме, мать с отцом стали собираться. Джим завыл, положил маме на колени обе лапы и заглянул ей в глаза. В его взгляде не было ни обиды, ни укора, даже боли и страдания в нем уже не было. Была только немая мольба - не оставляй.

И все-таки его оставили. С этой грязной старухой, с разбухшими плесневелыми корками в ржавой миске, с надрывным тоненьким лаем и тщетной мольбой во взгляде. Всю дорогу домой мать и отец проделали как в тумане. В тумане слез, застилавших глаза, и в паутине стоявшего в ушах захлебывающегося лая. Позже они никогда не могли понять, как случилась эта нелепость, да-да, именно нелепость, настолько невозможно и необъяснимо это было, - что Джима оставили. В доме стало очень тихо, ужинали, завтракали и обедали почти в абсолютном молчании. Мама то и дело закрывала лицо ладонями, убегала в ванную; отец хмурился и усердно разучивал на трубе какую-то сложную джазовую тему, а и без того обычно молчаливая Наташка, кажется, не сказала с тех пор, как увезли Джима, и десяти слов. У всех было такое ощущение, что это молчание, эта грустная тишина - в доме навсегда. Казалось даже, что она была и до той ветреной ноябрьской ночи, и только два месяца, что Джим был с нами, дом действительно жил, дарил уют и тепло.

И еще через день мама уволилась и поехала забирать собаку обратно. Но злобная старуха не открыла даже калитки. Сказала, что собаку ей отдали, что она ей подходит, и говорить здесь не о чем.

В ответ на жалобы и бессильные угрозы жены, отец только нахмурился еще больше, но ничего не сказал. А назавтра купил веревку, сделал что-то вроде лассо или аркана, взял за руку Наташку и поехал в эту проклятую деревушку, решив во что бы то ни стало вернуть Джима домой.

Они остановились у глухого высокого забора и стали ждать. Отец и дочь, оба угрюмые и молчаливые. Наташка взглядывала на нахмуренные густые папины брови и крепче сжимала губы. Они ждали, когда пса выведут гулять, но вдруг услышали, что кто-то возится в угольном сарае. Несколько тяжелых шагов и знакомое глухое ворчание... - это был Джим. Его держали не только на хлебе и воде, но еще и не в доме, и даже не на дворе, а в этом продуваемом всеми ветрами старом сарае, на куче угля. От злости отец громко хлопнул ладонью по колену. Пес, услышав шум, громко залаял. Заскрипела дверь, и во двор, шаркая и чертыхаясь, вышла старуха. Она подошла к сараю и отодвинула засов и, бормоча какие-то угрозы в адрес шатающихся по ночам у чужих домов хулиганов, выпустила собаку. Джим выскочил во двор и принюхался. Старуха зашаркала обратно к дому, скрипнула дверь и стало тихо. Отец прислушивался еще несколько мгновений. А потом вдруг тихо свистнул так, как обычно подзывал Джима на прогулках. Наташка даже не успела понять, что, собственно, произошло, как почувствовала на щеках горячий язык и упала под тяжестью мохнатых лап, оказавшихся у нее на плечах. Отец зарылся лицом в теплую, пушистую шерсть. Джим с места перемахнул двухметровый забор, едва услышав знакомый посвист.

- Джим! Джим! Миленький! - лепетала Наташка, теребя его за уши, и с восторгом видя, что пес не вырывается, не воротит морду, как раньше.

Но нужно было уходить, пока старуха не вернулась, чтобы снова запереть собаку в сарай. Отец накинул Джиму на шею импровизированный поводок, и пригибаясь и прячась в тени заборов, все трое побежали к платформе. Наташка всю дорогу не отпускала густую шерсть на загривке идущего рядом пса.

Они позвонили в квартиру. Мама открыла дверь и хотела было обнять Джима, поцеловать его большой мокрый нос, грустные глаза... но пес прошел мимо, как будто ее вообще не существовало.

- Джим! Как же так, Джим!

Но он не оглядываясь прошел на свое место на кухне и завилял хвостом, только когда туда вошли Наташка и отец.

Несколько месяцев Джим не прощал маме предательство. Он радовался бабушке, позволял Наташке играть с ним или просто часами сидеть рядом, он не отходил от отца, даже когда тот играл на трубе, хотя раньше не выносил этих звуков. Но мамы как будто не существовало. Со временем он стал приходить, когда она звала его, разрешал себя гладить и даже вилял ей хвостом, но больше уже никогда не смотрел ей в глаза и не клал на колени морду. Он простил ее, но не смог еще раз поверить. Главным и любимым до конца жизни оставался отец. Ему он давал лапу, ему заглядывал в лицо и ему на грудь клал свою большую и умную морду, защищая его, когда он спал или просто отдыхал после работы. А когда отец умер, всю свою любовь Джим перенес на Наташку, превратившуюся из маленькой щекастой девочки с сурово сжатыми губками и серьезными глазами в очаровательную юную девушку, походившую на отца темными бровями и капризным, немного грустным и презрительным изломом губ. И жители Петроградской стороны, частые прохожие на улице Мира в садике Александровского лицея не раз удивлялись этой необычной паре: юной девушке с серьезным, но полным жизни и любопытства взглядом и старому грузному псу без всякого интереса к окружающему, но с бесконечной любовью смотревшему на свою спутницу.

http://www.zooprice.ru/articles/dog/2005-8-12.phtml

Фигурант злодей и гад,
Джека пнул ногой под зад,
И смеётся подлый, рад,
Некорректный фигурант.
А потом злодей и бяка,
Джеку наступил на лапу
Замахал над Джека палкой,
Обозвал его овчаркой...
Джек сбежал за стадион,
Сильно испугался он.
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший

Наша Таня громко плачет ,
Не несёт собачка мячик,
Тихо ,Танечка , не плачь,
Просто надевай строгач...
Синий, красный , голубой...
Быстро принесёт любой!

Стоит собачка мается,,
И на барьер глядит,
А вдруг доска сломается,
И щепка отлетит,
Что бы выше был прыжок,
Надо взять электрошок,
Ток - он как иголочка,
Вышла дрессировочка!

Разговор на трибуне:
Фу, как плохо начал след,
У него желанья нет,
А второй - ну просто страх,
Крутит петли на углах.
Третий даже след прошёл,
А вот вещи не нашел...
И десятый погляди,
Вертит на прямой круги.
Если только пожелали,
Мы бы всем им показали
Как собака ходит след,
Мы бы сделали их всех!
Кто ж так прыгает барьер?!
Всеми лапами задел,
А вот наш бы прыгнул выше,
И аппорт принес поближе.
Лучше б встал, быстрее лег,
Круче выполнил прыжок,
Наш бы...наш бы ...о-го-го,
Все б запомнили его!
Разве это лобовая,
Парнография какая,
Наш бы так рукав схватил,
Фигурант от боли б взвыл.
А уж если он залает,
Пот холодный прошибает...
Очень страшен он в атаке,
Просто - Монстер-Разорваки!
Нет здесь ни собак убойных,
Ни соперников достойных,
Если был, ну хоть один,
Мы бы поборолись с ним.
А пока не вышел он,
Пусть наш будет-чемпион.
Ладно, братцы, всем- пока,
Нам на выставку пора